Не смотри
Жанр: драма
От автора:
От автора:
- рассказ довольно тяжелый, НЕ развлекательный;
- написан 24.01.08 за три часа под впечатлением от сна — да, да, все это мне приснилось, поэтому может показаться немного необычным или нелогичным.
Рассказ «Не смотри»
Сырость, затхлость, темнота. Приторный, резкий, горький запах земли и мокрой известки, бьет в ноздри. Шершавый бетон под ладонями — окоченевшие пальцы нащупывают острые выпуклости, трещинки, камешки…Влажный, холодный воздух кусает голую кожу на плечах, он почти морозный. Почти — потому что она знает, каким-то шестым чувством… а может, просто в памяти, наконец, прорезаются воспоминания, — она знает, что здесь не может быть так холодно.
Октябрь на дворе.
Да, октябрь…
Она напрягает память. Голова кружится, начинает сильно мутить, а от холода уже просто колотит, и стучат зубы. Но какие-то мутные обрывки воспоминаний все же всплывают на поверхность из бездонной черноты памяти.
Конец сентября. Кленовые листья кружатся в воздухе — желтые, красные, оранжевые. Она идет по аллее, сквозь безумный листопад, сквозь шелест и глубокое дыхание осени. Лика носится по дорожке туда-сюда, топчет лиственный ковер, выдергивает из куч самые огромные, самые красочные листья и громко смеется от счастья. Она смотрит на раскрасневшееся личико дочери, на растрепанные, спутанные ветром кудряшки с застрявшими травинками и листочками, и улыбается. Ей кажется, она давно не была так счастлива. Она вдыхает полной грудью эти тоскливые, пропитанные ностальгией запахи, прикрывает глаза от наслаждения и запрокидывает голову. Боже, как хорошо… какое невероятное блаженство — просто жить.
Это был конец сентября.
Это было… еще одно усилие воли: тошнота подкатывает к самому горлу, и она с шумом вдыхает промозглый, ледяной воздух сквозь сжатые зубы.
Это было несколько недель назад.
А сейчас она здесь. В темноте. В лютом холоде. Разбитая. Беспомощная.
— Эй… — голос растворяется в пустоте. — Кто-нибудь?
Тишина.
Нужно встать. Постараться приподняться и оглядеться. В памяти, похоже, провал… А может, это просто дурной сон? Один из кошмаров, которые так часто посещают ее сны. Кто-то сказал ей однажды, что кошмары — это сдерживаемая ярость, и она поверила. И постаралась выплеснуть свою ярость — выйти в лес и прокричаться. Не обязательно понимать природу ярости, чтобы он нее избавиться. С тех пор кошмары снятся реже.
Но этот определенно из их числа.
Она шевелит пальцами рук, вращает запястьями, сгибает руки в локтях. Ничего. Подтягивает к себе одну ногу… Так, оказывается, она лежит на боку. Левая нога затекла, но боли нет. Только смертельный холод.
— Где я, — шепчет она и чувствует, как песок скрипит на зубах.
Губы пересохли, во рту привкус извести и крови: горько-медный и вязкий, такой же холодный, как все вокруг. Она садится, и сплевывает набежавшую от отвращения слюну прямо на пол. Или на землю. На бетон?
Медленно озирается.
И взгляд, наконец, наталкивается на тонкий, какой-то мутный серый лучик света.
— Слава богу, — вырывается у нее.
Сейчас все встанет на свои места…
Нет. Она не успевает подняться, когда воспоминание накатывает на нее болезненной, тошнотворной волной. В висках взрывается боль, и она хватается за голову и стонет, и хватает ртом воздух, и чувствует, как по щекам текут непрошенные слезы.
Сегодня она забирала Лику из больницы. Та прогулка по осеннему парку обернулась для малышки воспалением легких, и дочку положили в педиатрическое отделение центральной областной больницы. Она приходила каждый день и часами просиживала у кровати, а вечерами плакала и молилась о выздоровлении, умоляла Бога, чтобы не возникло осложнений, и ее ребенок как можно скорее вернулся домой. Видимо, Бог услышал ее молитвы, потому что Лика пошла на поправку, и сегодня она должна была забрать ее… В детской комнате дома расставлены новые игрушки: кот в сине-голубую полоску, читающий стихи, мышь с розовыми ушами, лошадка с проволочными ногами… Дочка обожает мягкие игрушки. А на кровати конфеты, апельсины, виноград в пакете, сок… И можно не есть суп, а есть одни конфеты, и по четыре раза в день смотреть третью часть «Гарри Поттера». Она обещала дочке, что так будет.
Она помнила, как стучали подметки туфель о пестрый плиточный пол педиатрического отделения. Лика с порога бросилась ей на шею, и они закружились по палате, счастливые… Они оставили сок и кое-что из игрушек для ликиной соседки. Она ждала, пока девочки попрощаются, за дверью, и слышала клятвенные обещания шепотом: «Я приду тебя навестить, честно-честно! Завтра… нет, может, даже сегодня вечером! И принесу тебе подарок…»
С третьего этажа они спустились на второй, в гардероб. Лика щебетала, как она соскучилась, как снова пойдет гулять в парк, а она думала о том, что листья давно почернели, и дворники сгребли их в огромные кучи и сожгли. И теперь в парке пахнет золой, гнилью, землей и сухой травой.
Они спустились на первый этаж. Лика побежала к стеклянным дверям.
«Мамочка, я подожду тебя на улице!»
Она прошла мимо регистрационной стойки к окошку гардероба, а потом…
Потом…
Что было прежде: грохот или крик? Крик или грохот?
Что произошло быстрее: она упала в обморок или на нее обрушилась стена?
Боже мой… боже мой…
Ощупывая острые края развороченных стен, она медленно, спотыкаясь, двигается на свет. Лучик приближается, приближается… Превращается в странно мерцающее серенькое пятнышко. Она царапает ладони о невидимые в темноте гвозди, торчащие из стен или мебели, заножает пальцы о неотесанные поверхности… нет, это просто изломы мебельных плит. Но плачет она не от боли.
— Лика, — зовет сквозь слезы, облизывает с разбитых губ соленую влагу. — Лика, миленькая, где ты… солнышко, как ты… Лика…
Давится рыданиями и приникает к щели, сквозь которую пробивается свет.
— Эй!
Там кто-то есть.
На потолке — на том месте, где когда-то был потолок, а теперь перекошенная, изломанная бетонная плита, из которой торчит металлический каркас, висит люминисцентная лампочка. Висит низко-низко и работает с глухим гулом, и мигает с треском: то загорается на несколько секунд, а то вдруг гаснет и начинает разгораться заново. Неужели проводка цела?! После всего, что произошло? После такого взрыва?
Хотя откуда ей знать, что было…
— Эй, — снова зовет она. Ей кажется, в мерцающем свете можно разобрать чью-то фигуру. Ноги, обутые в ботинки, задранные над щиколотками джинсы, засыпанные пылью и мелкой бетонной крошкой. Так и есть! Парень или женщина, не разобрать, но ботинки, вроде, мужские.
— Эй… — и как к нему или ей обратиться? Товарищ? Друг? Приятель?
— Мужчина… Вы… как?
Тишина в ответ.
А вдруг он… уже того… Вдруг он мертв? Вдруг у него сломана шея или перебит позвоночник? Вдруг его голову размозжило такой же бетонной плитой? Вдруг вывороченный наружу проволочный каркас распорол ему живот…
— Господи, — она хватается за голову и нервно озирается. — Подождите, я сейчас, сейчас…
Нужно выбраться.
Пока она ощупывает стену, отделяющую ее от лежащего под лампой человека, ей вспоминается случай из детства.
На окраине района, за последними пятиэтажками было болото. Ну, не болото, а одно название. Там вовсю шло строительство нового дома, и в фундаменте от дождей накопилось много воды. Нападали листья, вода протухла, заросла. Вся местная детвора бегала туда прыгать по балками и ловить головастиков. И она бегала. А однажды заигралась и забыла ключ от квартиры. Возвращаясь, пересекла асфальтовую дорогу, уже почти обогнула угол дома и вдруг оглянулась.
Красные «Жигули» ехали по дороге, вот они все ближе и ближе, на той стороне улицы. И вдруг на проезжую часть выскочила кошка! Метнулась прямо под колеса, каким-то образом умудрилась проскочить между передними. «Жигули» проехали мимо, а на обочине осталось темное пятнышко.
«Подожди», — зашептала она, будучи не в силах отвести взгляд от пятнышка: «Ты только подожди, я сейчас, сейчас…»
Сколько она стояла так, разрываясь между порывом броситься к кошке и необходимостью со всех ног бежать за ключами, пока их кто-нибудь не подобрал? Она уже не помнила. Потом попятилась, и, как в дурном сне, пошла прочь.
«Подожди, я сейчас, я вернусь. Только возьму ключи…»
Она действительно вернулась тогда. Вернулась, чтобы увидеть раздавленный колесом череп и окровавленное месиво мозгов на асфальте.
Она не успела.
И сейчас, напрягая последние силы в попытках сдвинуть бетонные плиты, она вспоминает ту кошку и слезы, душившие ее весь путь до дома. Жалость, боль, вина. Будто она могла что-то поделать с этим кошмаром.
Но на этот раз ей, видимо, везет.
Доски, изломанная мебель, бетонное крошево — цельная плита только слева. Ей удается раскопать проход руками, натянув на них рукава свитера, чтобы не пораниться. Даром что от свитера остались одни лохмотья.
Тяжело дыша, она протискивается в узкий проем.
— Мужчина, вы меня слышите? Вы целы?
Опускается на колени и поднимает руки, боясь прикоснуться. Чужой ведь человек, да может оказаться, что еще и мертвый. Страх подкатывает к горлу, в носу щиплет от пыли и сдерживаемых рыданий.
Так, успокоиться. Это всего лишь парень. Это не зомби и не труп. Нужно надеяться, что не труп…
Всхлипнув и резко выдохнув, собрав всю решительность в кулак, она трясет человека за плечо.
И вдруг замечает черное пятно под его головой.
— Боже! — отшатывается, закрывая рот обеими ладонями. — Господи, господи, господи…
Вязкая, черная, пропитавшая короткие волосы на затылке… кровь.
Она зажмуривается, покачиваясь из стороны в сторону. Сдавливает запястьями виски.
Успокойся, успокойся, Эля, все будет хорошо. Все получится. Он жив. Нужно просто проверить. Прикоснуться.
И она прикасается. Осторожно кладет холодные, как ледышки, пальцы на шею мужчины. Находит сонную артерию и чувствует слабое биение пульса.
Долгий, облегченный выдох, запрокинутая назад голова, закрытые глаза и упертые в колени руки.
Но что теперь с ним делать? Как помочь? Позвать на помощь?
— Эй! — кричит она. Сначала неуверенно, потом все громче и громче. — Эй! Есть там кто-нибудь, наверху?! Мы здесь! Здесь люди, слышите? Помогите! Помогите нам!!!
Она поднимается и стучит ладонями о провалившийся потолок. Пыль осыпается прямо на лицо, и она чихает, зажмуривается, протирает глаза грязными пальцами и трет нос.
— Ч-черт…
— Не стоит… кричать, — раздается снизу слабый голос.
Она вздрагивает.
— Вы! Вы живы!
— Видимо… Где я?
Мужчина разлепляет веки и смотрит на нее.
— Под завалом.
Он молчит. Только слышно, как дыхание сбивается и становится хриплым и сухим.
— Воды бы… — наконец, произносит он.
— Здесь нет воды, — она садится на пол рядом с ним и обхватывает руками колени. Сквозь дыры под свитер пробивается холод… все тот же лютый холод.
— Почему здесь так холодно, — бормочет она.
— Что?
— Как ваша голова? Похоже, сотрясение? Или ушиб?
— Вы разбираетесь в медицине?
— Не то чтобы. Просто крови много.
Он не выглядит удивленным.
— Кружится и болит. Затылок пробит, там что-то… как будто… осколок застрял…
Она недоверчиво качает головой.
— Это невозможно.
— Но я чувствую.
— Так, — она пытается собраться с мыслями. — Лежите и не двигайтесь, хорошо? Даже не разговаривайте. Скоро прибудут спасатели и вытащат нас отсюда.
— Да я, вроде, нормально себя чувствую, — произносит парень и вдруг приподнимает голову, подталкивает под себя локоть и пытается сесть.
— Нет! — вскрикивает она. — Вам нельзя… что вы делаете…
Он кривовато улыбается:
— Я в порядке.
И садится.
Позади него на грязном полу чернеет лужа крови, а он сидит, как ни в чем ни бывало, и массирует пальцами виски. Потом проводит рукой по затылку против роста волос, смотрит на окровавленную ладонь и морщится.
— Просто царапина.
— Я думала, у вас череп проломлен, — говорит она и сглатывает насухую.
— Нет. Голова кружится.
— Мутит?
— Нет…
— А ну смотрите на меня.
Он подчиняется. Перестает двигаться и смотрит прямо в лицо. Лампа мигает, света от нее ровно столько, сколько нужно, чтобы угадать контуры обстановки и чужого тела напротив. Но человека, сидящего рядом, она видит отчетливо. Ему за тридцать, а может, уже под сорок. Темные волосы, коротко стриженные сзади, на глаза спадает несколько прядок. Высокий лоб с глубокими горизонтальными морщинами, густые брови, пронзительные и необыкновенно молодые глаза. Есть в них что-то живое, даже озорное… нет, если бы в других обстоятельствах, она бы назвала это озорством. А так… любопытство? Или просто вдумчивость?
Кажется, он тоже не просто смотрит на нее. Он разглядывает ее внимательно. Она видит, как взгляд соскальзывает на губы, как касается растрепанных волос над висками. И нервно заправляет выбившиеся пряди за уши.
— Так. Чувствуете слабость? — берет деловой тон. — Глазами больно двигать?
— Нет.
— Посмотрите влево.
Он послушно смотрит. Глаза не подергиваются.
— Нет у вас никакого сотрясения. И ушиба тоже нет.
— Так вы все-таки решили, что череп проломлен?
— Если бы у вас был проломлен череп, мы бы сейчас с вами не разговаривали. Просто хотела проверить.
Она отодвигается и смотрит в сторону. Внутри снова поднимается волна паники. Поднимается откуда-то снизу, их живота. Холодная, даже холоднее, чем воздух вокруг. Сердце бьется неровно, учащает ритм, горло сдавливает, глаза режет… Нет. Нет. Не думай об этом. С Ликой все в порядке. Она успела выйти из больницы до взрыва. Должна была успеть!
— Как вас зовут? — спрашивает она, чтобы подавить подступившие к горлу истерические спазмы.
Он открывает рот… и не произносит ни слова. Нахмуривается.
— Что? — она щурится. — Не помните?
Он качает головой и хмурится еще сильнее, смотрит в одну точку, словно силится вспомнить.
— Это временная амнезия, — говорит она. — Хотя…
— Что?
— Нет, ничего.
— Да ладно, скажите, — он неожиданно усмехается и тут же болезненно морщится. — Хуже не будет. Некуда.
— Амнезия характерна для ушиба средней тяжести, — произносит она безликим тоном. — На события, предшествующие травме, саму травму и все, что после нее.
— А я не помню, как меня зовут, — понимающе говорит мужчина. — Мда… Ну, назовите тогда как-нибудь сами.
Она недоверчиво смотрит на него. Что-то во всем этом определенно не так. Что-то не складывается.
— Может, сами еще вспомните?
— Тогда… а какое имя вам нравится?
— Мне? — она удивленно приподнимает брови. — Ну… Владимир, например.
— Почему Владимир? — теперь он удивлен.
Она вдруг смущается и отводит взгляд. Бормочет:
— Похожи на одного актера.
— Ага… Вова. Что, мне правда подходит?
Она пожимает плечами.
— Ладно, бог с ним. А вас-то как звать?
— Эльмира.
— Эля… Красивое имя.
Она кивает.
— Как думаете, скоро нас найдут? — спрашивает она спустя несколько минут. Молчание тяготит. В молчание пробиваются мысли… страшные, болезненные, панические мысли о том, что происходит там, наверху…
— Меня больше волнует, на сколько нам хватит воздуха, — отзывается он и поднимается на ноги.
Чтобы стоять, ему приходится пригнуться: потолочное перекрытие с лампой оказывается на уровне его глаз.
— Вам свет не мешает?
— Предлагаете выключить? — напряженно спрашивает она. — Зачем?
— Нужно узнать, поступает ли сюда воздух. Насколько глубоко мы оказались под завалом. Вдруг выход совсем рядом, только руку протяни? Может, достаточно отодвинуть какую-нибудь плиту…
— Я пришла оттуда, — Эльмира показывает на черный проем между обломками мебели и краем одной из обрушившихся потолочных плит. — Там темно.
— Повезло, что не завалило. Мы были на… каком этаже?
— А вы совсем ничего не помните, да?
— Слушайте. Я согласен на Владимира, только не нужно по десять раз напоминать, что я ни черта не помню!
Она молчит, и он извиняется:
— Простите. Голова… чертовски болит.
— Мне плевать, как вас называть, — отзывается она холодно.
— Тогда давайте попробуем исследовать этот завал. Может, удастся выбраться, не дожидаясь приезда спасателей.
Они осторожно протискиваются между обломками шкафа в сторону, противоположную той, откуда пришла Эльмира. Руки шарят в сгустившейся темноте, натыкаются на острые углы и крючки, торчащие их стены.
— Это раздевался, — говорит мужчина. — Тут даже куртки висят, чувствуете?
Она сжимает в кулаках холодную ткань.
— Да… Стойте.
Должно быть, он оборачивается, ей не видно.
— Надену на себя что-нибудь, — оправдывающимся тоном произносит она. — Холодно…
— Дайте руку?
Она протягивает ладонь в пустоту, и натыкается на рукав его рубашки. Он ловит ее пальцы, крепко сжимает. У него горячие руки, такие горячие, что кажется, об них можно обжечься. Она чувствует пульсацию крови под сухой, грубоватой кожей.
— Вы ранены? — спрашивает он. — Потеряли много крови?
— Нет…
— Какой сейчас месяц?
— Октябрь, — неуверенно произносит она. — А что?
— А ну-ка, — его пальцы быстро, словно он может видеть в темноте, находят ее лицо и прикасаются к холодной, как льдинка, щеке. — Что за… В вас хоть капля крови осталась?
— Я не ранена, ни одной царапины, — отвечает она чуть раздраженно. — Не считая порезов. Я просто замерзла и хочу согреться.
— Хорошо. Снимайте куртки и одевайте. Будем надеяться, от владельцев претензий не поступит.
— Разрешаете? — голос звучит иронично.
— Не препятствую.
— И на том спасибо.
Пока она натягивает на плечи все, до чего получается дотянуться, согнувшись в три погибели, Владимир продвигается чуть дальше вперед.
— Здесь тупик, — сообщает он.
— Тихо!
Они прислушиваются.
— Слышите?
— Да…
— Вода капает. Течет…
— Я же говорю, тупик. Здесь, наверное, был туалет, а теперь перекрытие рухнуло, трубы прорвало… Чувствуете запах?
— Канализация?
— Да. Хотя, может быть, и не прямо за этими перегородками, а подальше. Здесь наверняка еще несколько метров гардероба впереди.
— По крайней мере, теперь мы знаем, что воздух поступает.
— Давайте возвращаться.
Странно. Ей даже не хочется сказать, чтобы он не командовал. В конце концов, из-за своей привычки доминировать, она лишилась мужа, а Лика — отца. Да и с коллегами, родственниками, друзьями отношения не складывались. Мало кто выдерживает ее властный характер. И мало кто знает, что на самом деле ей хочется вовсе не строить людей… Просто люди попадаются слабые, инфантильные, таких легко брать в руки и лепить из них, как из глины. А потом разбивать фигурки, разочаровываться и отворачиваться.
Сейчас ей не хочется возражать. Глупо. Этот человек даже не помнит своего имени, а она готова подчиниться. Может, устала, а может, наконец, чувствует силу?
Когда они выбираются обратно под мигающую лампу, она замечает в мужчине перемены. Он тяжело дышит, в мимических морщинах на лбу скопилась испарина, а в глазах усталость. Загадка: как ей удается различать выражение его глаз в мерцающем полумраке?
— Будем ждать здесь, — говорит он и опускается на пол.
— Как вы себя… — начинает она.
— Бывало и лучше, — перебивает он. — Черт, — проводит грязной ладонью по затылку.
— У вас кровь идет. Дайте посмотрю?
Она не верит, что он позволит. Вроде бы, два совершенно незнакомых человека, оказавшихся в беде, должны сплотиться, должны держаться друг за друга. А вместо этого выпускают иголки. И если внешне это никак не проявляется, она просто чувствует… так же хорошо, как видит его блестящие глаза.
— Смотрите, — он отворачивается.
Эльмира опускается на колени позади него, вытирает руки об колени. Джинсы на ней не чище, чем здешние стены: все вокруг покрыто бетонной пылью. Она даже на ресницах чувствует тяжесть мельчайших частиц. И не может быть ничего нелепее, чем вытереть руки.
Она не задумывается об этом.
— Наклоните голову немного… Вот так, к свету.
Воротник его рубашки пропитан кровью. На затылке слипшиеся волосы торчат короткими иголками. Она осторожно прикасается и ощупывает рану.
— Владимир, — шепчет она тихо-тихо. — У вас…
Он не отзывается, и от внезапной слабости она хватается за его плечи, глубоко дышит, оседает и упирается лбом в выпирающие под кожей позвонки его шеи. В носу щекотно от чужого запаха — от запаха мужского тела, ткани, дезодоранта, пота и еще десятков примесей… На глаза в который раз наворачиваются слезы, и она беззвучно плачет от понимания… от осознания… от догадки…
— Эля? — он чуть поворачивает голову. — Вы в порядке?
— Этого не может быть, — она глотает слезы.
— Чего — этого?
— Вас… вас не может быть…
— Эльмира, — он освобождается от ее рук и огладывается.
Она не дает ему заговорить.
— Но ведь это значит… это значит…
— Успокойтесь. У вас просто шок. У вас… вы… ты ведь не одна пришла сегодня? Ты была с кем-то?
Она зажмуривается. Слезы текут сплошным потоком.
— Лика, — бормочет она. — Моя дочка, моя малышка, Лика…
— Расскажи мне?
— Она выздоровела, и я пришла за ней. У нас дома… полосатый кот… и лошадь… конфеты… Мы собирались отпраздновать… Понимаешь? Не есть суп, а только шоколад и мороженое… Она… Господи, — Эльмира закрывает лицо грязными, а теперь еще и окровавленными ладонями и плачет навзрыд.
— С ней все будет в порядке, — говорит Владимир. — Если она не была с тобой…
— Она успела выйти на улицу.
— Тем более!
— Вы… ты не понимаешь, — она отнимает руки от лица и смотрит на него покрасневшими глазами. Сквозь пелену слез его лицо плохо различимо. — Неужели ты ничего не понимаешь?
— Я понимаю, что у тебя шок. И что тебе нужно успокоиться.
— А у тебя… — она придвигается, протягивает руку, прикасается к его щеке. — У тебя проломлен череп.
Он вскидывает руку к шее.
— Тебе показалось. Если бы у меня был проломлен череп, я был бы… в лучшем случае в коме.
— А почему ты уверен, что ты не в коме? — восклицает она, отдергивая ладонь. — С чего ты взял, что ты вообще жив?
Он смотрит с сомнением.
— Мне холодно, — шепчет она, словно в бреду. — Мне очень холодно… Во мне ни капли… крови…
Он ловит ее за руку:
— У тебя истерика, Эльмира, — и притягивает к себе. — Это пройдет. Давай, иди сюда… да не бойся, я просто хочу помочь… Ну, хочешь, попробую согреть? Иди сюда, снимай свои куртки.
— Оставь… не поможет, — она смотрит поверх его плеча на мигающую лампу, потом закрывает глаза. Слезы больше не текут. Внутри пустота и лютый холод. Одиночество, усталость, боль.
Она не замечает, как он стирает пальцами слезы с ее щек, как снимает куртки вместе со свитером и обнимает ее. Она утыкается лицом ему в шею. Глаза по-прежнему закрыты, от чужого запаха кружится голова, а в животе теплеет и зарождается странное волнение. Он накидывает куртки на плечи теперь уже им обоим, прижимает ее к себе так крепко, что она чувствует тепло его тела сквозь рубашку, чувствует, как бьется его сердце под ладонью.
— Спи, — говорит он тихо. — Скоро нас найдут, и все будет в порядке. А пока спи.
И она действительно засыпает.
Ей снится осень. Волшебные клены, сбрасывающие пеструю листву: желтую, красную, оранжевую. Ветер и кружение листьев над головой. Шелест увядающей природы и детский смех. Растрепанные кудряшки Лики, танцующей с охапкой листьев.
«Я люблю тебя, мамочка…»
«Я тоже люблю тебя, Солнышко…»
Она открывает глаза все в то же беспрерывное мерцание.
— Когда это прекратится? — спрашивает тихо.
— Потерпи еще немного, — отвечает мужчина, — совсем немного. Нас найдут, ты вернешься к своей дочери…
Она улыбается и качает головой.
— А ты вернешь память, окажешься холостым миллионером, и мы поженимся.
— Ну… Миллионером — это вряд ли.
— Я думала, поженимся — вряд ли.
— Почему? Ты красивая женщина. Очень.
Она прекращает улыбаться и вдруг обвивает его шею рукой. Тянется к нему и прижимается губами к его губам, целует жадно, почти грубо и напористо — так, как не целовала еще никого. Он отвечает — не может не ответить. И вся боль, все отчаяние, вся черная тоска вплетается в эти несколько судорожных, неистовых движений губ. У поцелуя привкус крови и обреченности, а внутри прозрачная, холодная боль.
Но постепенно живительное тепло проникает сквозь кожу там, где к ней прикасаются его ладони, и губы становятся мягче, и голова начинает кружиться от этой упоительной ласки.
Вот только пальцы проваливаются в кровавую рану на затылке, и она вздрагивает.
— Слышишь? — тихонько спрашивает он. — За нами пришли.
И слабо улыбается.
Они сидят, тесно прижавшись друг к другу, и ждут…
А стены начинают подрагивать, и откуда-то снаружи доносятся крики:
— Осторожно цепляй! Здесь кто-то есть!
— Уверен?
— Да, я вижу… парень. Приподнимай… так… тихонько…
— Жив?
— Голова пробита… Господи боже… Все мозги наружу… Никогда не думал, что у человека внутри столько всякой дряни.
— Документы есть?
— Сейчас проверю… Есть паспорт. Бекасов Владимир Андреевич, семидесятого года рождения.
— Эй, взгляни туда!
— Что там?
— Ладно, ребят, грузите этого в мешок, а мы пока займемся.
— Так кто там?
— Кажется, женщина… Рука распорота, вены перерезаны, вся кровь вытекла… Черт побери.
Луч света пробивается сквозь щели в бетонных плитах и режет глаза.
— Тссс, — шепчет мужчина, — не смотри туда. Отвернись. Не смотри.
— Вся кровь вытекла.
— Не смотри, хорошая моя, не слушай. Не смотри…
— А тебя и в самом деле зовут Владимир. Смешно.
— Не смотри, — он прижимает ее голову к своей груди и закрывает глаза ладонью. Целует в спутанные темные волосы.
Не смотри, Эля..
